«Это моя земля, я готова за нее убивать». Как украинки сражаются на передовой

Евгения, предприниматель, снайпер: «В первый раз сложно стрелять по человеку. Но это проходит»

До полномасштабного вторжения в Украину я вела обычный образ жизни — была счастливой мамой, дочкой, другом и предпринимателем. Я занималась бизнесом около 12 лет и весьма успешно, но война всё изменила.

Пойти служить для меня не было эмоциональным решением, я давно к такому готовилась. Десять лет назад я закончила военную кафедру, где получила офицерское звание младшего лейтенанта, это позволяло мне принимать участие в войне. В 2014 году меня не взяли, потому что у меня был ребенок до трех лет — я не могла его оставить по закону, а сейчас дочь выросла, и мне уже ничего не могло помешать.

Я служу в полку специального назначения «Сафари», то есть в спецназе. У нас хорошо обученные люди и довольно мощное подразделение, которое работает мобильно. Оно было создано в самом начале войны и заточено под конкретные задачи. Мы работаем исключительно в горячих точках, и за эти полгода я объездила половину Украины. Была в Киевской области, в Ирпене, в Житомирской области, Макаровском районе, Сумах, Харькове, Ахтырке.

В нашем спецподразделении у каждого своя должность. Я занимаю должность снайпера, также считаюсь стрелком — стрелки здесь все по умолчанию. Соответственно, у меня два оружия — снайперская винтовка 38 калибра и американский автомат R15, который подарили волонтеры, потому что «Калаш» для меня тяжеловатый. Более современное оружие гораздо легче и проще для девушки.

Мы выполняем разные виды заданий, но я не могу вдаваться в подробности, могу лишь сказать, что задача снайпера — вести наблюдение и давать координаты. Убеждение, что снайпер обязательно должен стрелять, абсолютно ошибочно, иногда ты этим можешь выдать свои позиции.

В полку я единственная женщина, и поначалу, конечно, были недопонимания на этот счет, все думали, почему я здесь, — ведь место женщины на кухне, но сейчас говорят: «Женя, что бы мы без тебя делали? Нам было бы скучно». Меня здесь все называют украинской Жанной Д’Арк.

Я не люблю, когда обобщают, я люблю разрывать шаблоны. Своим трудом и упорством я доказывала, что женщины ничем не отличаются от мужчин, и мы им не конкуренты. Я пришла не конкурировать, а быть на равных. Когда мы переехали в казармы, мне командир сразу сказал: «Жень, мы тебе можем выделить отдельное жилье, так как ты девушка». На что я ответила, что буду жить с пацанами. Как они будут ко мне относиться, если у меня будут улучшенные условия? В каждом городе, где мы были, я жила исключительно с мужчинами и с каждым из них по очереди спала. Было сложно — ими улыбка и пожелание доброго утра уже воспринимались как флирт. Потом я поняла, что нужно быть строже, чтобы это не расценивалось неправильно, потому что с ребятами у меня исключительно деловые отношения, они мне как братья.

Но однажды про меня опубликовали статью в прессе, которую украинцы восприняли очень позитивно, начали делать репосты в Instagram. Мой будущий жених эту статью увидел, написал мне, и мы начали общаться. Я пребывала в зоне боевых действий, и он тоже. Спустя время он приехал в Киев на ротацию, меня отпустило командование, и мы наконец встретились вживую. Тогда мы провели вместе три дня и осознали, что абсолютно подходим друг другу.

Через три месяца он приехал в полк к командирам и попросил моей руки, как и положено по военным законам, после чего спустился ко мне в подвал и сделал предложение, хотя для меня это был абсолютный шок — сложно было поверить, что в таких условиях у меня зародится семья. Но война — это не только о смерти, но и о жизни.

Любому из нас бывает страшно, и у меня были моменты, когда я думала, что не выживу. В последний раз такие мысли возникли пару недель назад на боевом выезде. Я находилась там пять дней, нашу позицию начали атаковать и лупить «ГРАДами». Мы с ребятами спустились в погреб в местном селе, погреб трясся, были приходы. Главное — не паниковать. Если поддашься панике, впадешь в печаль, потеряешь спокойствие, но ничего не изменишь, смерть всегда ходит рядом, и я это часто чувствовала.

Чувствовала в те моменты, когда видела, как умирают ребята, с которыми я служила в полку. Четыре месяца назад были первые потери в Харькове, а три месяца назад в нашу базу попали четыре ракеты оккупантов. Было очень много жертв и раненых, и среди них был мой наставник-снайпер, который обучал меня военному снайпингу. Для меня это было сильной потерей, я полтора месяца от нее отходила. Она меня не сломала, но я думала, что это меня сломает. Даже сейчас вспоминать об этом очень тяжело. Мне кажется, что я выплакала столько слез, что Днепра не хватит. Я к этому была не готова.

Наши дни проходят совершенно по-разному. Если нет боевых выездов, то есть дежурства и наряды, а если нет нарядов, то есть тренировки и полигоны. Иногда бывает и выходной, когда можно поделать свои дела, посмотреть фильм или почитать. Я стараюсь вставать рано, но в этом подвале нет понимания времени и постоянно хочется спать. Но спать некогда, мы обязаны поддерживать себя в форме — это регулярный спорт, стрельба, повышение квалификации и, когда есть возможность, обязательный отдых, потому что сон заряжает, лечит и восстанавливает.

Я пытаюсь жить и обычной жизнью — я продолжила учить английский, читать ту литературу, которую любила читать до войны, вести активно социальные сети, когда на это есть время. Я счастливая женщина, я занимаюсь любимым делом, построила семью и живу так, как максимально бы этого хотелось. Я даже начала хорошо питаться — мне подарили мультиварку, минихолодильник, я готовлю завтраки. Человек при желании может создать себе любые условия — даже в заброшенном подвале.

Я не хочу говорить прямо, как часто я убивала. Я вам скажу так — работать мне приходилось, и не раз. Что ты при этом чувствуешь? Я не знаю, все ли ощущали подобное, но многие, с кем я общалась, говорили примерно об одном. В первый раз — это дрожь по всему телу, ты осознаешь, что будешь стрелять по человеку, тебя трусит. Это состояние длится секунд тридцать, ты не понимаешь, что происходит, а потом собираешься, и это проходит. Человек привыкает ко всему — ликвидировать цели, наблюдать взрывы, слышать сирены, «ГРАДы». Точно так же было, когда я почувствовала смерть совсем близко, — тоже интересная эмоция, потому что в тот момент ты не думаешь о маме или ребенке, ты думаешь только о том, как выживешь. Активизируется инстинкт самосохранения — ты понимаешь, насколько сильно хочется жить. Я это чувство надолго запомнила.

После такого, конечно, иногда появлялись мысли о том, чтобы уйти. Я думала, что больше не могу, но потом задавалась вопросом — а что я буду делать там, на гражданке? Я уже дала слово украинскому народу, что буду защищать его до конца. Если я выбрала этот путь, то он мне по плечу. Сомнения были, и качели были. На третий месяц войны наступил этап осознания, прошел адреналин, и у многих началась депрессия, причем как у военных, так и у гражданских. Сомневаться и бояться — это норма, мысли об уходе всегда будут возникать в голове.

Мои близкие, конечно, переживают. Когда я сказала им о службе, у них был шок. Я до сих пор помню взгляд мамы в пустоту — она просто сидела и смотрела в никуда. Когда мы разговаривали позже, они признались в том, что решили, что я неделю «поиграюсь», не выдержу условий и вернусь домой, но когда прошел месяц, поняли, что будут ждать меня только с победой. Я очень благодарна за эту поддержку. Но размышлять о том, какой станет жизнь, когда всё это закончится, сложно. Месяц назад я говорила, что первое, что я сделаю после войны, — это брошу курить и выйду замуж, но так получилось, что я бросила курить на прошлой неделе, и предложение мне тоже уже сделали.

Ярина, переводчица, парамедик: «Приходится доказывать мужчинам, что ты достаточно вынослива и мотивирована»

Я училась в Киево-Могилянской академии на кафедре литературоведения, занималась художественным переводом, а также разными гражданскими проектами. Пошла служить, потому что хотелось присоединиться к борьбе своего народа за родную землю. Я попала в ряды военных еще в 2019 году — в качестве парамедика в добровольческий батальон, а потом решила подписать контракт с морской пехотой.

В зоне боевых действий пребываю периодически. Наша ротация началась в августе 2021 года. 24 февраля 2022 года мы были на позициях возле Северодонецка. А потом нас переместили к Мариуполю, чтобы сдерживать продвижение российских войск. Потом снова вернули на Донбасс в район Бахмута. В конце февраля опять перебросили на Мариупольское направление, в село Зачатовка. Именно у моей роты были довольно тяжелые бои с преобладающими силами противника. Мы сдерживали огромную колонну российских танков на протяжении недели в этом селе.

3 марта мы с пятью сослуживцами стояли на полевой дороге, где ожидался выезд из окружения. И вдруг появилась огромная колонна российских военных — нашу машину сожгли, а мы сами, отстреливаясь, чудом смогли отойти к своим. Часто вспоминаю этот момент, когда поднимаю в небо квадрокоптер, как сейчас вижу: буквально в 300 метрах от нас движется большая колонна с российскими военными, и первый прет танк. Наши докладывают, и только я поднимаю руку, чтобы поймать квадрокоптер, как возле меня — буквально в пяти метрах, взрывается машина, от которой мы отошли.

Мне повезло, что это был не термобарический снаряд, а какой-то кумулятивный, который просто ее пробил, и взрыв поэтому был не очень сильный — только гул в ушах. Потом началась стрельба, мы начали отстреливаться, отходить, одного из наших ранило в ногу, но чиркнуло не сильно. И мы смогли вернуться, чтобы объединиться с остальными. Тогда нам удалось отбить нападение, потому что подключилась артиллерия. Но спустя пять дней та же самая колонна выехала с другой стороны на то же место, но по другой дороге — снова на тот же самый куб, где была наша позиция. При этом столкновении раненых уже было много, помню, как приходилось бегать от одного к другому и перебинтовывать.

Одного из солдат ранило в голову, но его, к сожалению, не удалось забрать. Из-за этого до сих пор очень больно. Но остальным удалось спастись и занять более выгодные позиции, где уже нетрудно было сдерживать россиян.

Я была практически во всех городах: Мариуполь, Бахмут, Константиновка, Турец, Северодонецк, Счастье, Лисичанск, в селах возле Волновахи. Удалось увидеть практически всю линию фронта за годы службы, пока я была в добровольческом батальоне и в контакте с ВСУ, — от Луганска до Донецка. А вот на направлениях Николаевском, Херсонском и Киевском, где тоже шли бои, меня еще не было.

Для любой женщины служить — непростой выбор. Если ты хочешь быть в боевом подразделении, то придется пройти путь инициации, на котором ты должна доказать мужскому коллективу, что достаточно вынослива, мотивирована, что хочешь и можешь делать всю ту тяжелую солдатскую работу, что делают мужчины. Если это удается, и ты будешь выполнять всё наравне с остальными — и на базе, и на полигоне, и в зоне боевых действий, как правило, ты получаешь уважение и служишь наравне с другими.

У меня нет иллюзий относительно того, что эта война быстро закончится, я знаю, что пока Путин жив, а 95% населения России зомбированы пропагандой Киселева и Скабеевой, мы не сможем спокойно жить. Я скорее склоняюсь к тому, что нам придется воевать за свое государство до конца жизни.

Анастасия, психотерапевт: «Я видела, как в Буче собаки разносили конечности тел»

Я практикующий психотерапевт, полтора года назад получила аккредитацию с правом обучать методу гештальт-терапии других — иными словами, выращивать будущих специалистов в этой области. Планов было много, но война все изменила.

24 февраля я проснулась оттого, что моя 13-летняя дочь зашла в комнату и сказала, что началась война. Я ничего не поняла, решила, что ей приснилось, а потом сама увидела новости в Telegram-каналах. Я позвонила бывшему мужу и сказала, что нужно вывозить ребенка на территорию Западной Украины, а сама осталась в Киеве.

Изначально служить в ВСУ я не планировала. Я находилась в отношениях с мужчиной, у которого были пожилые родители, и мы приняли решение, что он пойдет служить, а я отправлюсь с ним, чтобы за ними присматривать, — в качестве жены военного. Но начали мы с волонтерской деятельности — занимались развозом гуманитарной помощи, доставляли в части всё, о чем нас просили, при этом не оставляя мысль о том, что нужно мобилизоваться.

В мой день рождения мы были на утренних закупках, и, подъезжая к одной из военных частей, попали под обстрел. Я была на пассажирском сидении, мой молодой человек был снаружи, разговаривал по телефону — мы ждали, когда нам дадут сигнал, чтобы можно было заехать на территорию военной части и привезти продукты. И в это время начался обстрел, я видела глаза одного из тех, кто доставал оружие. Я помню этот взгляд и автомат, направленный на машину. Я не могла поверить тогда, что такой же человек, как я, может просто стрелять, не думая о жизни другого. Я слышала, как обстреливается машина, как разбиваются стекла от пуль, но просто сидела как вкопанная и смотрела на этого человека. Я даже не успела испугаться и задуматься о том, что любая пуля сейчас попадет в лоб и меня не станет. Первое, что я сделала, это закрылась руками, мне казалось, что если я закроюсь, то мне не будет больно.

Когда всё закончилось, ВСУ забрали нас в часть, привели к старшему, и мой молодой человек сказал, что хочет мобилизоваться. В течение нескольких часов нас мобилизовали, я тоже дала согласие. Так началась наша служба.

В марте было особенно опасно. Мы были на втором коридоре. Когда проходили бои в Ирпене и Буче, это было в 10–12 км от нас, нам достались самые сливки — Retroville, бомбежка Антонова, постоянные перестрелки. Это страшно. Я не воин, я не живу войной и очень скучаю по мирной жизни.

На второй день после зачистки ВСУ и отхода российских военных, я была в Буче и Ирпене. Я видела всё своими глазами, общалась с людьми, которые выжили.

Мы видели, как собаки разносили конечности тел, которые не успели еще захоронить, слышали, как плакали люди. Видели эти большие земельные участки с канавами, где были свалены убитые гражданские и военные в одну кучу, потому что их было неимоверно много, а автомобилей не хватало, чтобы каждого вывозить по отдельности.

Мы были в домах, где жили оккупанты, и видели, что они там творили. Я не знаю, как можно даже будучи на чужой территории так себя вести. Ты оккупировал этот дом, он уже условно твой, можно в нем быть аккуратнее — тут говно, тут туалетная бумага с говном, тут матрас, тут еда разбросана, там одежда валяется. Мои пацаны из ВСУ даже в окопах пытаются поддерживать порядок, а тут дома, где ты находишься много времени. Насколько я знаю, там жили офицеры. Если они себя так ведут, то что делают их солдаты? В одном из домов, который был обосран и обгажен до предела, на зеркале было написано: «Спасибо за гостеприимство, извините за беспокойство». И буквы Z и V нарисованы. Это просто невообразимо.

Когда мы там были, собралось небольшое волонтерское движение, подтянулось много людей — порядка семидесяти человек. Мы вместе эвакуировали жителей из этих городов, пытались помогать продуктами питания, когда было безопасно. Я была в большей степени снабженцем — продолжала поставлять всё, что необходимо воинской части.

У нас были потери в числе волонтеров под Черниговом и Попасной — две машины расстреляли, людей мы похоронили. Об этом не говорят, но волонтеры погибали много и часто. Хвала им и земля им пухом — они герои. Жаль, что их не хоронят на Аллее славы, как военных.

Мария Костенюк, экономист: «Я взяла в руки оружие, потому что хочу увидеть, как в школу пойдут мои дети»

До войны я вела совершенно обычную жизнь: поступила в университет, мечтала поехать в Хельсинки и никогда не думала, что обстрелы и звуки автоматных очередей могут однажды стать частью моей реальности. Как и многие украинцы, 24 февраля я проснулась от взрыва. В первые секунды совершенно не поняла, что происходит. Мама подошла ко мне, расплакалась и сказала, что началась война. Вокруг все говорили только об этом. Из окна был виден дым. Стало очень страшно, но тогда я еще не задумывалась о походе в тероборону. Впервые это решение посетило меня, когда снаряды прилетели на окраину поселка — в ближайших домах выбило стекла, а наша соседка потеряла сына. Одно мгновение, и она лишилась всего, что было дорого, а я по-настоящему испугалась смерти. Жизнь не сравнить с кадрами из фильма: когда ты сталкиваешься с чьей-то гибелью, бомбежками, видишь, как люди в одночасье теряют самых близких, тебя охватывает животный страх — нет никакой речи о героизме, ты просто смотришь на всё это, и уже не можешь сдвинуться с места.

Когда я услышала о гибели односельчанина, я оцепенела. Мама увела меня в подвал, мы с ней сидели и плакали. Это не просто страх или паника. Это безысходность. Ты понимаешь, что завтра с тобой может случиться то же самое. Ты можешь попытать счастья — уехать в эвакуацию, а можешь остаться и бороться за свою страну. Выбор только за тобой. Я смотрела на маму и понимала, что нужно что-то предпринять. Вот тогда я и решилась вступить в отряд территориальной обороны, где я теперь служу в качестве медика. Есть лишь одно отличие: помимо исполнения медицинских обязанностей, я могу стрелять, а также помогаю в поиске снаряжения и лекарств для нашей роты.

Когда я впервые взяла в руки оружие, ощутила страх и ярость — ярость оттого, что моя жизнь может оборваться в любую секунду, а страх — от понимания, что будущее всех твоих близких уже не поддается контролю. Всё решает и решит лишь война. Тогда я поняла, что приблизить ее конец и есть мой долг как украинки и как девушки, которая еще хочет увидеть, как пойдут в школу ее дети. Если взяла в руки автомат, забудь о страхе и делай то, что должна.

Я часто вспоминаю, как впервые оказывала помощь раненому бойцу. Помню, как испугалась, особенно из-за того, что солдата никак не могли забрать. Просто не было возможности — его задело осколком, нельзя было кинуться сразу. Потом, когда всё улеглось и бойца оттащили, рядом со мной практически никого не оказалось, и мне пришлось одной оказывать ему помощь. Я до сих пор помню ощущение ликования и страха: с одной стороны, ты понимаешь, что делаешь очень важные вещи, а с другой — пугающие. Кровь и страх за чью-то жизнь выводят из равновесия, я тогда растерялась, но потом ко мне быстро подключились девочки из нашей роты, и мы быстро сделали всё, что нужно, до приезда врачей.

Спустя время я стала более спокойно реагировать на происходящее, и кровь перестала вызывать у меня паническую реакцию. Когда ты начинаешь понимать, что своими действиями помогаешь армии и тем самым приближаешь победу, страхи отступают. Ты перестаешь думать о себе и больше концентрируешься на других — на их спокойствии и здоровье. На войне нельзя поддаваться страху — особенно если ты женщина. Нужно переломить себя и бороться, как морально, так и физически.

О том, что я присоединилась к теробороне, я не жалею ни секунды, и мыслей оставить всё это у меня не было ни в начале, ни сейчас. Кто-то лишился мамы, папы, брата, сына, мужа только потому, что живет на украинской земле, и этому нет прощения. И наш долг не оставаться в стороне. Даже если бы мне пришлось умереть, я бы сделала это. Это наша земля, и она должна быть свободной.

Светлана, биолог, медик-стрелок: «Мне не было страшно, я была в ярости»

Я родом из Одессы, прожила там 17 лет. В 2017 году окончила Мариинскую гимназию и поступила на факультет биологии в Львовский национальный университет. На третьем курсе выбрала специальность «Биохимия». В прошлом году окончила бакалавриат, в этом — поступила в магистратуру. Спустя время переехала в Киев — устроилась ассистентом биолога в клинико-теоретический отдел частной лаборатории и работала там всё это время.

Утром 24 февраля завыли сирены, весь город погряз в пробках, люди начали массово выезжать из Киева. Я пошла на работу пешком и именно тогда задумалась о том, чтобы вступить в ряды теробороны. Мне хотелось срочно что-то предпринять. Я быстро нашла себе союзника — еще одна сотрудница на моей работе приняла аналогичное решение. Мы быстро собрали рюкзаки со всем необходимым и направились служить «под звуки сирен». Мы пришли и заполнили анкеты, указав только самое необходимое: паспортные данные, номер идентификационного кода и телефон. Нас вызвали этим же вечером и сразу повезли на базу.

Я видела взрывы, открытый огонь, дымящийся аэропорт. Помню, как нас пытались успокоить в сети, что это только провокации, говорили, что никто не бомбит жилые районы. Как выяснилось в дальнейшем, это была наглая ложь. И меня приводило в ярость то, как нагло, беспрецедентно и абсолютно безосновательно открывали огонь по мирному населению — по гражданам моей страны. Я очень люблю Украину, люблю людей, и мне было просто горько и больно от увиденного. Пробирало до дрожи, и после такого уже не было места страху.

Мы с полной уверенностью шли в оборону — не было ни малейшего колебания. Я точно знала, что люди, знающие физиологию и анатомию человека, явно необходимы на войне. У нас в роте есть военный медик, недавно присоединился еще один — все добровольцы, которые неравнодушны к своей стране. Мы точно не лишние люди, потому что проводим мастер-классы по оказанию первой «домедичної допомоги» — рассказываем, что люди должны будут сделать до приезда медиков, и объясняем, как оказывать экстренную помощь.

Как обращаться с оружием, нам объяснили сразу, но когда появлялось больше времени, мы стали изучать этот вопрос более подробно: как его разбирать, какую стойку занимать. Тех, кто никогда не держал в руках автомат, очень много — большая часть батальона состоит из добровольцев. Это ребята, которые просто не смогли стоять в стороне, услышав о военном положении в нашей стране. Им выдали оружие, разрешение на него и предварительно провели инструктаж. А уже здесь стали регулярно возить на условное «стрельбище». Это место, где мы стреляем по мишеням из разных положений, поэтому каждый, кто здесь находится, уже неоднократно стрелял.

Солдаты в роте очень доброжелательно к нам относятся и помогают во всём. Нас всего шесть девочек в батальоне. Недавно ребята имитировали отдачу — учили нас, как правильно держать оружие в любых положениях: в приседе, стоя, лежа. Потом показывали, как кидать коктейли Молотова.

Мы стрелки-медики. Если идет открытый огонь, то нас не допускают на поле боевых действий, потому что мертвый медик хуже, чем живой. Если есть раненый боец, то его должны оттащить в безопасное место более сильные ребята, а мы уже там оказываем первую помощь.

На моем опыте был такой случай: ночью, после комендантского часа, мужчина с символикой «Z» на капоте, не останавливаясь после многочисленных предупреждений, сбил наш блокпост и бросил гранату. По нему был открыт огонь, он был ранен. Когда стрельба закончилась, мы вышли и оказали ему первую помощь, хотя это был не наш боец, а мародер.

Сложно ли быть девушкой на войне? Откровенно говоря, не настолько, насколько можно было бы представить. Солдаты в батальоне стараются нас беречь, часто говорят: «Девочки, не суйтесь под пули. Если вдруг что, вы должны оставаться на базе. Вы у нас — самое важное». Это и трогает, и расстраивает одновременно, потому что мы шли с расчетом на то, что нас не будут здесь холить и лелеять. Мы ждали, что будем полноценными бойцами без какого-либо особого отношения, но на деле выходит иначе.

Но девушка должна оставаться девушкой даже на войне, поэтому первое время мы максимально старались облагородить ту местность, в которую нас помещали, старались, чтобы у мальчиков были горячие напитки и еда. Стремились развеселить их разговорами, потому что понимали, что они остались без родных и близких, и сейчас им особенно тяжело и одиноко. Главное для нас было — показать, что мы все — единое целое, чтобы никто в роте не чувствовал себя чужим.

Могу смело заявить, что психологическая поддержка не менее важна, чем физическая, очень многим хочется поговорить или просто выслушать, забыть на какое-то время о том, что в стране война, рушатся города и умирают люди. Об этом говорят даже те, кто имеет богатый военный опыт. Если все будут ходить грустные, унылые и мрачные, то нам войну не выиграть. Только хороший, здоровый дух, здоровая психика и твердые мысли, а также уверенность в том, что мы всё это преодолеем, способствуют скорейшей победе и одолению врага.

Поначалу очень шокировали выстрелы. Постоянно думали, приход ли это или выход, потом уже стало проще. Было, конечно, очень страшно впервые услышать звуки настоящей перестрелки и смотреть на это буквально с расстояния пяти метров, но сейчас уже нет страха, некогда бояться — нужно защищать свою страну.

Ярина Ариева, депутат, тероборона: «Это моя земля, и я буду за нее убивать»

До войны я была депутатом киевского горсовета, принимала граждан, готовилась к свадьбе, делала ремонт. Было спокойно и хорошо, но потом всё рухнуло буквально в одну секунду. Поначалу происходящее напоминало страшный сон: я проснулась в 6 утра от звонка своего парня, который сказал, что началась война. Как ни странно, шок прошел очень быстро — я давно чувствовала, что такое однажды может случиться. Много моих предков сильно пострадали от российской власти, такой же участи ожидала и я.

Тогда в первую очередь я задумалась о людях, появилось желание бороться и стать частью чего-то большего — приобщиться. Уверена, что это чувство испытал практически каждый украинец в начале войны. В какой-то момент в самом воздухе появилось ощущение единства — очень похожее на то, что охватывало на Майдане. Именно оно стало для меня той движущей силой, которая подтолкнула присоединиться к территориальной обороне на следующий день после начала войны.

Рабочие задачи сразу изменились — теперь большую часть времени я стараюсь помогать людям, у которых есть проблемы с покупкой продуктов и лекарств, пытаюсь поддерживать оборону города — на это сейчас направлена вся деятельность местной Рады.

Если придется пойти в бой и сражаться под перекрестным огнем — пойду без колебаний. Это моя земля, и я буду за нее убивать, если потребуется. Те, кто пришел к нам, совершают ужасные вещи: насилуют женщин, убивают детей, стирают с лица земли целые кварталы, уничтожая всё, что только можно. Они не заслуживают права на жизнь, а я — не заслуживаю права на страх.

Мне было страшно только однажды: когда мой муж был на позициях, и я ждала его возвращения, не зная, что с ним. Вероятно, это было самым пугающим для меня — собственная жизнь не вызывает у меня беспокойства. Я перестала бояться за себя еще в первые дни войны — вдруг поняла, что нет ничего страшнее, чем потеря близкого человека.

Звуки перестрелок и взрывов стали обычной картиной жизни, к которой мы постепенно начинаем привыкать. Помню, как после одного из таких налетов оказалась на месте взрыва, вернее, на том участке земли, где еще что-то осталось. Полностью выжженный дом, разбитые стекла и люди, которые недавно в нем жили, — раненые, испуганные, многие без возможности выехать. После взрыва они перебрались в соседние убежища, некоторые из них постоянно приходили к дому и сидели на лавочках. Этот дом стоит и сейчас, но его как будто уже и нет.

В нашем батальоне обязанности мужчин и женщин значительно различаются: мы работаем на складе, на кухне, в штабе. Те из нас, кто имеет больше опыта, выполняют более боевые задачи — стоят в блокпостах или в нарядах и всегда готовы идти в открытый бой.

Те, кто служат у нас, до войны были депутатами, певцами, артистами, а сейчас борются за свою свободу наравне с профессиональными военными, как настоящие солдаты. Вечером, когда есть время, они рассказывают истории из своей жизни, делятся опытом — в условиях войны это кажется настолько странным и несуразным. Мне нравится, что этот ужас смог объединить всех нас: все типы людей разных взглядов и профессий вдруг в одночасье поднялись и пошли защищать свою страну, на которую беспринципно и безжалостно напали.