Сегодня исполняется 24 года сносу памятника Дзержинскому на Лубянке — это эпохальное событие стало символом падения тоталитарного советского режима, не менее важным символом, чем ранее падение Берлинской стены. О том, как это происходило, в интервью The Insider рассказывают участники событий — Сергей Станкевич (на тот момент — народный депутат СССР и первый заместитель председателя Моссовета) и журналист и фотограф Дмитрий Борко (фото, приведенные в тексте, сделаны им).
Сергей Станкевич:
Это было на следующий день после великой победы, после того, как российская демократия выстояла, российский президент и его сторонники победили в такой серьезной психологической борьбе, трое человек погибли… Конечно, был огромный эмоциональный подъем, все чувствовали себя такими творцами истории. Но, как всегда в ходе революции, есть позитивный взрыв эмоций, и в то же время есть выплеск отрицательной энергии, и он должен был выплеснуться в какой-то зримый и понятный всем символ старого рухнувшего на наших глазах режима. И вот таким символом стал памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянской площади.
Понятно, почему именно он, — потому что олицетворял он то, что в сознании многих людей было наихудшим в старом режиме — гигантскую карательную машину массовых политических репрессий. Независимо от фактов личной биографии Дзержинского он символизировал колоссальную карательную машину, унесшую жизни миллионов людей России. Именно поэтому люди в этот день собрались на Лубянской площади, пытаясь поначалу снести этот памятник самостоятельно.
Сергей Станкевич на площади (слева)
Дмитрий Борко:
Еще днем слонялись вокруг площади и видели дивную картину. Из заднего входа в КГБ (он на самом деле — главный, в переулок выходит) выходили торопливо серые человечки с толстыми портфелями и коробками, некоторые коробки грузили в черные служебные Волги и быстренько отваливали. Напротив стояла толпа народа, смеясь показывала на них пальцами. Это было духоподъемно — самое страшное здание страны! Но мне уже тогда казалось, что чем смеяться, лучше бы все под охрану взять, а человечков арестовать. Тем же днем ходили к ЦК КПСС, митинговали у закрытых дверей, требовали взломать. Лидеры и дружинники от Белого дома охраняли здание от погрома. Потом все же вошла делегация известных людей с представителями стоящих людей. Вынесли несколько документов, прочитали вслух про денежные переводы братским компартиям и бизнес-фирмы под покровительством КПСС. Повозмущались, здание опечатали и поставили охрану, чтобы потом расследовать все справедливо.
Сотрудники КГБ вывозят документы
Сергей Станкевич:
Звучали призывы штурмовать здание КГБ на этой же площади, потому что тоже воспринимали его как такой зловещий символ. Ломились в двери, в окна, пытались стекла бить. К этому призывали люди с явно провокаторскими наклонностями. Я у одного из провокаторов мегафон отнял, Иванов его фамилия была, как сейчас помню. Он все время крутился рядом с нами и призывал здание штурмовать. Позже я узнал, что сотрудники КГБ были готовы отражать нападение, если бы оно случилось, и слава богу, что этого не произошло. Вообще довольно много у меня было эпизодов, когда я потом встречал людей с той стороны. В разных ситуациях они мне потом попадались. Например, спустя много лет я ехал в поезде Питер — Москва, и услышал какие-то реплики в свой адрес с упоминанием моей фамилии. Я оглянулся, а там сидела группа мужчин сурового вида, вот как раз один из них потом подошел и сказал: «Когда вы там Феликса снимали, я был в том здании». История на самом деле достойная кинематографа, потому что он еще добавил: «Я сидел в этом здании внутри, мы ждали штурма и готовы были отстреливаться, а дочь моя, студентка первого курса, как раз среди вас была на площади».
Народ постоянно прибывал на площадь. К вечеру там было уже тысяч пятнадцать человек, не меньше. Милиция там была немногочисленная, человек 30–40 несчастных перепуганных милиционеров, которые формально вроде бы мне подчинялись как одному из руководителей города, но предпочитали со стороны наблюдать. Несколько раз я их выстраивал в оцепление, чтобы они отодвигали людей от памятника, чтобы они не пострадали, но люди прорывали это оцепление и опять кидались к памятнику. Не меньше трех раз так было. Люди все лазили по памятнику, пытались его чем-то зацепить, как кто-то не убился, это какое-то чудо.
Дмитрий Борко:
Очень воодушевленно на памятник полезли ребята-альпинисты — и вообще все, кому не лень. Дружинники постепенно посгоняли всех лишних от постамента. Трое или четверо ребят долезли без страховки до головы и накинули петлю на шею. Другие пока расписывали всякими надписями цоколь постамента.
Дергали за трос, кажется, тягачом, Феликс не поддавался. В какой-то момент я просто впал в панику, что он рухнет куда попало и подавит кучу народа. Людей пытались отодвигать подальше, но не очень слаженно и недалеко, как мне казалось. Снести не вышло. Тут появились люди из мэрии, Сергей Станкевич и др. Префект центрального округа Музыкантский, который тогда был новой фигурой в мэрии и считался большим демократом. Он пообещал прислать технику и просил не самодельничать для безопасности. Было много криков и споров в толпе, но терпеливо ждали. А пока митинговали, выступали.
Сергей Станкевич
Очень выручили, конечно, артисты Московского театра ленинского комсомола, они были почти в полном составе. Я дозвонился Марку Захарову, художественному руководителю, и он в полном составе привел труппу на площадь. Они установили микрофоны, пели, читали стихи… Это все известные были артисты: Саша Абдулов, Александра Захарова, Николай Караченцев. Они, конечно, взяли на себя внимание и дали возможность как-то стабилизировать обстановку, пока довольно долго по городу ехали краны. Краны мы сняли со стройки гостиницы неподалеку, на Тверской улице, она называлась «Палас», сейчас как-то иначе называется, а строил ее австрийский предприниматель, которого я неплохо знал. Я ему позвонил, попросил два крана этих немецких, он, правда, умолял меня слезно не говорить никому, откуда я взял краны, но прошло достаточно времени, я думаю, что и австриец не работает уже в России давно и тайну эту можно раскрыть. В общем, сняли мы эти краны с гостиницы на Тверской, а кроме того удалось найти профессиональную команду из московского промышленного комбината, люди оттуда как раз умели ставить памятники и, соответственно, их снимать.
Вот профессионалы все сделали правильно, погрузили мы его на платформу, увезли на Крымскую набережную. В последний момент, когда полметра оставалось до платформы, произошел последний прорыв людей, и где-то с полчаса было полное безумие вокруг этой статуи… С плясками, лозунгами, обниманиями. А статуя эта висела, что было лично для меня очень драматическим моментом. Я ведь отвечал за все, что происходит, не дай бог, случись что, если бы кто-то покалечился, ответственность была бы на мне. Кроме того, нужно было всему этому придать законную форму, поэтому я прямо с площади обзванивал членов Совета президиума, чтобы набрать необходимое большинство для принятия решения по демонтажу памятнику. По телефону-то мы собрали достаточное число голосов членов президиума, но оформить все письменно мы смогли только на следующий день, хотя я был уверен, что большинство — «за» это решение.
Дмитрий Борко:
Пока ждали сноса на Лубянке (пл. Дзержинского еще тогда), впервые познакомился с Кронидом Любарским (он приехал в Москву впервые и стоял со всеми в толпе). Принесли «Независимую», где я работал — напечатали первый после запрета номер, все расхватывали и читали, окружив кучей. Кто-то что-то пел под гитару. К ночи, когда Феликса удается наконец снять с пьедестала, я с облегчением собираюсь домой, но замечаю в толпе Ростроповича. Он умудряется одновременно пожимать тянущиеся к нему руки и разливать шампанское в пластиковые стаканчики. Но они кончаются, и мне суют бутылку так — давай из горла! У моей вспышки сели батарейки, пленки осталось — пара кадров, и я долго выжидал момент, чтобы нажать только один раз — наверняка
Сергей Станкевич:
Невероятно, конечно, все было с точки зрения эмоционального всплеска. Там были диссиденты, которые прошли советские лагеря в разное время, которые боролись с коммунистическим режимом, и не могли себе даже представить такого. Они, конечно, были на площади и практически слезами обмывались, глядя на все это. Я помню там замечательного Кронида Любарского, тоже прошедшего лагеря, Ковалева Сергея Адамовича, тоже диссидента-лагерника, Лариса Богораз еще жива была… Они все там были.
Редкий год проходит без того, чтобы в очередной раз кто-нибудь не поднял идею о возврате памятника на площадь. Мне она кажется просто катастрофической, потому что нам нужны символы, которые объединяют страну, а этот символ явно страну раскалывает и возобновляет прежнее противостояние красных и белых. Даже не только красных и белых, но это и конфликт с церковью, потому что и Феликс и его окружение, и его последователи убили десятки тысяч священников. Возвращение этого памятника — просто острый нож для православной и зарубежной церкви. Кроме того, для всех наших соседей, я имею в виду и Украину, и другие бывшие республики, с которыми и так отношения сложно складываются, для них это будет очередным свидетельством какого-то неосталинизма в России, что еще больше обострит наши отношения. Со всех точек зрения, такой шаг был бы пагубным и нанес бы огромный ущерб и внутриполитической ситуации, и внешнеполитическому имиджу России.
