История
Партизанская разведка в годы Великой Отечественной войны — один из наименее известных аспектов партизанского движения на территории Советского Союза. Военный историк, преподаватель Тель-Авивского университета и Междисциплинарного центра в Герцлии Яков Фальков смог подробно изучить материалы на эту тему, хранящиеся в различных бывших советских архивах, а также в иерусалимском архиве «Яд ва-Шем». У израильской организации, которая увековечивает память жертв Холокоста и тех, кто пытался им помочь, эти документы оказались не случайно — именно советская партизанская разведка первой сообщила о массовых истреблениях евреев на оккупированных нацистами территориях Советского Союза. Для историка эти документы особенно ценны тем, что они написаны самими партизанами. И эти сведения, считает Яков Фальков, развенчивают те мифы о партизанах, которые создавались о них в советское время, при этом вовсе не умаляют их подвига.
Партизанское движение было создано почти год спустя после начала войны. Сталин вообще не любил партизанскую борьбу. Известный советский разведчик-диверсант Илья Старинов позднее вспоминал в своих мемуарах, что Сталин с большой опаской относился к движению. При маршале Михаиле Тухачевском до 1937 года в Красной Армии развивали военную тактику, в которой партизанские непрямые действия занимали довольно важную позицию. Предполагалось, что партизанская разведка будет действовать в тылу наступающего противника. Сталин не только свернул эти планы, но и репрессировал большинство людей, которые этим занимались.
Борьба за вождя
В долгой подковерной борьбе за право руководить подпольным движением схлестнулись ЦК партии и НКВД, а точнее, — первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Пономаренко и нарком внутренних дел Лаврентий Берия. В итоге в мае 1942 года в Москве создается Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД), и право руководить им Сталин все же отдает Пономаренко, который был у него в большом фаворе. Сталин возвысил Пономаренко настолько, что в начале 50-х годов прошлого века даже ходили слухи, будто вождь прочит лидера белорусских коммунистов себе в преемники. Есть даже предположения, что именно Пономаренко уговорил Сталина эвакуировать Минск через неделю после вторжения немецкой армии в СССР. А для советского руководства это был тяжелейший шаг, ведь была четкая установка: мы не только не отдадим ни пяди земли, а уж тем более не сдадим столицу союзной республики.
Помимо Берии, другим ярым соперником Пономаренко за близость к «вождю» был первый секретарь ЦК КП(б) Украины Никита Хрущев. Последний завидовал своему белорусскому коллеге, потому что знал, что тот в фаворе у Сталина. Когда в 1943-м Сталин вдруг решает распустить ЦШПД, а затем буквально через месяц его восстанавливает, Никита Сергеевич добивается того, что «его» партизаны больше не подчиняются Пономаренко. Таким образом, с весны 43-го и до начала мая 45-го у Хрущева был собственный штаб партизанского движения, который подчинялся только ему. Более того, когда в начале 1944 года Сталин окончательно распустил Центральный штаб партизанского движения, местный мощный штаб партизанского движения остается только в Украине.
Хрущеву партизанская разведка и диверсанты нужны были для конкретных целей. С одной стороны, он имел виды на Карпатскую Русь (Закарпатье), которую присоединил к Украинской ССР после войны с помощью референдума. Партизаны Хрущева еще до Красной Армии перешли границу Советского Союза и до мая 1945 года действовали в Восточной Европе. Судя по всему, знаменитое словацкое восстание в конце августа 1944 года, которое произошло параллельно с варшавским восстанием, было инспирировано именно людьми Хрущева в обход Сталина, для которого оно стало полной неожиданностью. Документы свидетельствуют, что к Сталину в этот момент просились на прием чехословацкие коммунисты, но он их не принял. Не меньшее удивление было и у руководства Красной Армии — оно не было готово ни к какому восстанию и вообще собиралось обойти Словакию стороной.
С другой стороны, Хрущев вел игру против Пономаренко. Летом 1944 года, когда война на территории Украины уже закончилась, все внимание было приковано к Белоруссии — последней советской освобождаемой территории. А, значит, Пономаренко опять оказывается в центре внимания — его вновь принимает Сталин. Хрущеву, который остается в в тени, нужна маленькая победоносная война. С началом операции по освобождению Белоруссии «Багратион» начинается высадка украинских партизанских отрядов в Словакии, а само восстание вспыхивает как раз тогда, когда «Багратион» заканчивается. Очевидно, что это была большая политическая игра за спиной у Сталина.
Кажется удивительным, но эти люди, боясь Сталина, пресмыкаясь перед ним и прекрасно понимая, что он может лишить их чинов и жизни, отдавали столько сил постоянному соревнованию друг с другом.
Ушел и не вернулся
Все та же борьба за внимание вождя заставила и армию, и НКВД создать собственные партизанские разведывательные структуры на оккупированных территориях еще до того, как был создан собственно ЦШПД. Оба ведомства понимали, что им нужны глаза и уши на местах, чтобы можно было выслужиться перед Сталиным, которому было интересно, что происходит на оккупированной территории — по крайней мере, за линией фронта.
Эти первичные разведывательные структуры формировали по-разному: высылали группами, вербовали комсомольцев, дружинников, молодых сотрудников территориальных структур НКВД, включая милиционеров. Эти, по сути, случайные люди не имели никаких навыков зафронтовой разведки. Снаряжение этих первичных структур было очень слабым. Самолетов на переброску партизан-разведчиков не выделяли, раций для работы в глубоком тылу не было — следовательно, связи с ними толком не было. В итоге партизанские агенты-маршрутники, как их тогда называли, просто ходили через линию фронта. И большинство из них не возвращалось.
Но и после официального создания ЦШПД партизанская разведка в основном опиралась на неподготовленную к работе агентуру, которая погибала до того, как успевала набраться опыта. Сталин довольно быстро понял, что информация, которая приходит с «наших» территорий, недостаточна, что качество партизанской разведки его не устраивает. Он дал целую серию указаний, как перестроить и улучшить работу движения, и устроил им большую выволочку в апреле 1943 года. Судя по документам, это произошло буквально через несколько дней после скандала с Катынью, где весной 1940 года НКВД расстрелял свыше 20 тысяч интернированных поляков.
13 апреля выходит немецкое заявление — потрясающий пиар-ход Геббельса — о массовом захоронении убитых поляков под Смоленском. Получилось, что на оккупированных территориях, не так далеко от линии фронта, немцы производили раскопки в течение двух месяцев, при этом специально водили туда местное население, а партизаны ничего об этом не сообщили в Москву.
«Высылаем вам специалиста по разведке»
После этого скандала ЦШПД массово привлекло профессионалов-разведчиков — из НКВД и разведуправления армии. Были созданы специальные курсы, разведшколы, ставят подготовку партизан-разведчиков «на поток». Но и новых кадров оказалось недостаточно. Подводя итоги уже после войны, сами партизаны писали в своих итоговых отчетах: «Нам нужны были тысячи, а в реальности мы получали в лучшем случае сотни, многие отряды и группы оставались без разведчиков». Часто они пытались восполнить эту нехватку тем, что засылали «зеленую» молодежь. Мне удалось пообщаться с бывшей партизанкой Ниной Папирмахер. Еврейская девочка из Литвы, чья семья погибла в каунасском гетто, смогла убежать в СССР. Ей было 17 лет, но она пришла на призывной пункт и соврала, что ей уже 18. Но там и не особенно проверяли, потому что нужны были люди, которые знали местную обстановку и литовский язык.
Разведчиков готовили кого как. Некоторых — несколько месяцев. Но большинство разведкурсов длилось от нескольких дней до двух-трех недель. И таких, как Нина Папирмахер, 17-летних (а иногда и более молодых) «великих разведчиков» в лучшем случае с трехнедельной спецподготовкой, сбрасывали на оккупированные территории. А партизанам сообщали по рации: «Высылаем вам специалиста по разведке». Но, конечно, вести настоящую разведку и вербовать эсэсовцев и прочих представителей оккупационных структур подобные «специалисты» не могли. И это тоже сказывалось на качестве поступавших отчетов.
Маршрутниками, которых отправляли к партизанам через линию фронта, часто становились не только 17-летние, но и дети 12–13 лет. Им было проще прокрасться, дойти до линии фронта, не привлекая к себе внимания. Чем дольше продолжалась война, тем сложнее было переходить линию фронта, который был насыщен представителями разных сил — оступающими частями Вермахта, вспомогательными силами, полицией, СС и Гестапо. При этом все же иногда образовывались бреши, сквозь которые партизаны умудрялись проникать на вражескую территорию.
Когда партизанской разведке все-таки предоставили самолеты, то выяснилось, что нет самолетов, которые могут летать на дальние расстояния. Аэродромы в 1941-м и в 1942-м годах откатились вглубь советской территории, а оккупированные территории оказались достаточно большими. Поэтому самолетам приходилось летать, например, из Куйбышева. Позднее партизаны стали получать самолеты Ли-2, сделанные по типу американской модели Douglas DC-3. Их в шутку называли «летающими гробами»: «слизанный» советскими инженерами самолет напоминал американский лишь внешне, он часто падал, и партизаны видели, как гибли их товарищи. Другой проблемой было отсутствие маленьких парашютов для сброса грузов, которые уже широко применялись на Западе. Поэтому грузы просто сбрасывались вниз в больших мешках, а, значит, неминуемо разбивались.
Даже два самых «богатых» штаба партизанского движения — украинского и белорусского — тоже жаловались на нехватку снаряжения. В Белорусском государственном архиве хранятся клочки бумаги, которые партизаны смогли передать своему начальству. Начало 1944 года, они, мокрые и голодные, докладывают из болот, где их ловят немцы: «Мы здесь уже вторую неделю, вы нам обещали прислать оружие, но ничего не прислали или сбросили негодные автоматы». На наверх эта информация не доходила.
Сколько всего людей приняло участие в советском партизанском движении, оценить практически невозможно. Но даже если учесть многочисленные приписки (о них писал в своих повестях и рассказах и Василь Быков), максимальное количество партизан за весь период немецкой оккупации можно приблизительно оценить в 500 тысяч человек. Например, на пике белорусского партизанского движения, то есть в конце 1943–начале 1944 годов, в нем ориентировочно состояло 120 тысяч человек.
Несоответствия и приписки можно найти и в отчетах о масштабах агентурного аппарата. Белорусы писали о почти двух десятках тысяч агентов во всех городах республики. И если эти данные сравнить с украинскими, то видно, что белорусские цифры далеки от реальности. Но самыми честными были прибалты. После войны латвийский штаб писал: у нас было несколько десятков агентов в Латгалии, то есть на востоке, близ бывшей латвийско-советской границы, и они не продвинулись выше местных комендатур. Эстонцы тоже честно признавались: нам сложно, нас гоняет полиция безопасности, местное население нас не поддерживает.
Свои чужие прибалты
Подобная откровенность балтийских партизан находит интересное объяснение: эти люди совершенно не понимали советских реалий. Партизанским движением в Прибалтике руководили опытные коммунисты — но не жившие в СССР в период «большого террора», когда Сталин массово уничтожал в том числе и иностранных коммунистов. Многие руководители просоветского партизанского движения в Балтии в это время сидели в тюрьмах в независимых Литве, Эстонии и Латвии. Парадокс, но именно благодаря режимам Карлиса Ульманиса в Латвии, Антанаса Сметоны в Литве и Константина Пятса в Эстонии они остались в живых. В 1940–1941 годах они вышли из тюрем, а затем вместе с Красной Армией откатились на советскую территорию.
Балтийские коммунистические лидеры — литовец Антанас Снечкус, латыш Ян Калнберзин и эстонец Николай Каротамм — по указке Кремля оказались во главе своих национальных компартий и партизанских движений. Но они плохо понимали политическую конъюнктуру сталинского режима. Во внутренней переписке и контактах с Москвой они говорили вещи, которые их коллеги в Белоруссии и Украине уже не смели высказывать. Например, в 1942 году литовские руководители просоветских партизан объясняли Москве, почему им трудно развивать движение, как того требовал от них Сталин. Они честно писали, что это происходит оттого, что в 1940-м году в политике, то есть сразу после оккупации Балтии СССР, были допущены «перегибы» в отношении местного населения, особенно крестьянства.
Другой пример — жалоба литовского коммуниста Пранаса Жвирблиса, которого послали в школу Центрального штаба партизанского движения в Москве. Конец 1942-го года, война, экономическая ситуация трудная. Сотрудники школы что-то выносили с кухни, чтобы прокормиться. Жвирблис это увидел и написал в ЦК литовской компартии письмо: мол, здесь ужас, курсанты голодают, а сотрудники воруют. Он и его литовские товарищи-курсанты даже пожаловались руководству школы, сообщает Жвирблис, а руководство им «затыкает рот» — такого не случалось даже при «гнилой литовской буржуазной демократии».
В Москве эту оторванность прибалтов от советских реалий прекрасно понимали, а потому считали их слишком подозрительными. Им до конца не доверяли, их переговоры прослушивали и перехватывали. Была даже замечательная история, когда латвийский штаб отправил своего партизана на спецсамолете в Москву с секретной документацией и перепиской агентов. А он пропал! Его не могли найти день, другой... В ЦК Компартии Латвии уже начали волноваться. В конце концов выяснилось, что посланца прямо на аэродроме арестовали люди НКВД и повезли его допрашивать, никому об этом не сообщив. ЦК Латвии пыталось против этого протестовать, ссылаясь на тайну оперативной деятельности, но, разумеется, безрезультатно.
«Рельсовая война»
Самый пик деятельности партизанского движения — операция «Рельсовая война», которую Сталин пытался провести параллельно с операцией на Курской дуге в 1943 году. Ее начали в июле, но обещанных «вождю» результатов достигли не в середине августа, как изначально планировалось, а лишь месяцем позже. А если верить тогдашней немецкой официальной статистике уничтоженных или поврежденных партизанами железнодорожных путей, то данное Сталину обещание было выполнено лишь частично. Показателен сам факт того, что с начала оккупации — с июня 1941 года — первый случай стратегического сотрудничества РККА с партизанским движением наступает только в конце лета 1943 года, то есть через два года после начала войны. Выходит, что за два предыдущих года командование Красной Армии не нашло случая, когда можно было бы задействовать партизан как некий стратегический фактор.
В отчетах о «Рельсовой войне» содержались победные реляции, но в итоге даже сами ветераны признавали, что в реальности она была гораздо менее успешной. Тот же Илья Старинов в своих мемуарах очень критически высказывался об эффективности именно этих действий советских «герильерос». В Белорусском госархиве содержится донесение местных партизан, где они сообщают о завербованном сотруднике в управлении железных дорог в Минске, который им поставлял информацию и немецкие документы. На пике «Рельсовой войны» он доносит, что значительного ущерба железной дороге причинено не было. То, что повреждают партизаны, немцы довольно быстро восстанавливают. Более того, немцы умудряются строить новые ветки.
Разумеется, у партизан были успехи, и им удалось пустить под откос некоторое количество немецких эшелонов. Но разные историки — и российские, и западные — подсчитали, что реальный процент выведенных из строя ж/д путей был все же невелик. «Рельсовая война» уменьшила возможности немцев подпитывать фронт лишь незначительно и на весьма короткое время.
Гораздо больший эффект приносила поставка политической информации. Самое удивительное, что осенью 1943 года партизаны распознали начальный этап сворачивания оккупационного режима на оккупированных территориях, не имея при этом стратегических разведывательных источников. Опрашивая местное население и наблюдая самостоятельно, они выяснили, что где-то свернул работу немецкий аэропорт, где-то у гауляйтера семья уехала обратно в Германию. Это означало, что немцы уже не будут защищать эту территорию как «свою».
При этом, как ни странно, по документам ЦШПД не видно, чтобы кто-то суммировал эту информацию и использовал ее в нужных целях. Скорее всего, на стол Сталину доклад с этой архиважной информацией не лег. И это прекрасное свидетельство того, что разведаналитика в СССР была не развита, поскольку Сталин не любил аналитиков. По архивам видно, что основной тип разведдокумента, который попадал на самый вверх — разведсводка, то есть скупая информация, сведенная вместе, а не аналитический доклад.
«Выгодный» Холокост
Другое важное достижение советской партизанской разведки — это, по сути, первые сообщения о массовых истреблениях евреев на оккупированных территориях. Об этом в июле-августе 1941 года, еще до создания ЦШПД, сообщали работники низовых аппаратов НКВД и сотрудники армейского политуправления, которые либо остались за линией фронта, либо делали туда вылазки. Казалось бы, после всех советских массовых репрессий и Голодомора в Украине уже ничто не могло шокировать советских людей. Но, судя по документам, увиденное потрясло даже сотрудников НКВД. Мои исследования кадрового состава НКВД показали, что как раз перед войной, в 1940-м году, в комиссариат набрали много курсантов — ими заменили тех, кого репрессировали в конце 1930-х. Это были юноши 18–19 лет, и многие из них не принимали участия в массовых расправах и расстрелах, а на оккупированных территориях оказались сразу после школы или курсов. Кроме того, в СССР преследования прежде всего шли по социальному признаку, а не по национальному.
Некоторые работники этих низовых структур стали непосредственными свидетелями массовых убийств. Имантс Судмалис, бывший комсомольский вожак в латвийском городе Лиепая, оставшись на оккупированных территориях в 1941-м–начале 1942-го и выйдя на советскую территорию, написал очень интересный отчет о ситуации в республике. В нем, среди прочего, было следующее предложение: «В оккупированной Латвии, как и везде, евреев откровенно уничтожают как народ». На сегодняшний день это самое раннее свидетельство с восточного фронта и частично с западного, когда разведорганы осознали, что речь идет о геноциде. Начиная с этого времени в разведотчетах сообщения о «тотальном», «поголовном», «массовом» уничтожении евреев выделяются в отдельные рубрики. Причем агенты пишут об этом по собственной инициативе — из Москвы в тот период никаких целевых запросов на этот счет не приходило.
Переданную низовыми структурами информацию об отношении оккупантов к евреям Пономаренко в июле-августе 1941 года вносит в отчет Сталину. Примечательно, что будущий рукводитель ЦШПД помещает ее на первой странице отчета — значит, он хотел, чтобы Сталин это донесение обязательно прочитал. Помимо Сталина, подобную информацию получали Вячеслав Молотов, Георгий Маленков и Лаврентий Берия.
Можно ли сказать, что советское руководство ее игнорировало, поскольку не предпринимало почти никаких действий по спасению евреев или доведению информации об их тотальном уничтожении до мирового сообщества? Относительно первых двух лет оккупации подобное суждение, очевидно, правомерно. Однако ближе к концу войны возникает парадоксальная ситуация, когда все без исключения советские разведорганы соревнуются за информацию о Холокосте. Разумеется, никто из них не шевельнул бы пальцем, если бы не было указания сверху. А теперь этим занимались все, причем в массовом порядке, иногда за счет других обязанностей. Так происходило, например, в Литве, где сбор информации об убийствах евреев был в ряду первоочередных задач. Информацию о предстоящем в сентябре 1943 года уничтожении Вильнюсского гетто Москва получила примерно за неделю до трагического события.
В первые два года оккупации Кремль игнорировал информацию о геноциде евреев
Думаю, в Кремле понимали, что информацию об убийствах евреев можно будет использовать в своих целях — как внешне-, так и внутриполитических. В первом случае СССР было важно продемонстрировать истинное значение «услуги», оказанной им мировому сообществу в виде уничтожения кровавого нацистского режима. А это, в свою очередь, принесло Москве крайне важные ей в тот момент симпатии широких слоев населения по всему миру, включая, кстати, и еврейское население Палестины.
На территории же самого Советского Союза, еще до окончания войны против нацистской Германии, начался широкомасштабный процесс предания уголовной ответственности пойманных бывших оккупантов и их местных пособников. В его рамках были организованы и целый ряд показательных судов, и огромное число закрытых заседаний военных трибуналов — так называемых «троек». Доказанная причастность подсудимых к геноциду еврейского населения часто была одним из самых значительных пунктов обвинения, так как была совершенно явным преступлением, понятным как местному советскому населению, так и иностранным наблюдателям, допускавшимся на отдельные показательные процессы.
«Высокая осуждаемость», достигавшаяся таким образом, позволила советскому руководству обеспечить быстрое восстановление своей власти на освобожденных от нацистов территориях — как путем физической ликвидации или высылки явно враждебных этой самой власти элементов, так и путем «правильного» морально-идеологического воздействия на остальное население. Так что и внешне-, и внутриполитическая выгода от сбора партизанской разведкой информации об уничтожении евреев Кремлю была вполне очевидна.