Отнять и развалить. За сто лет до Путина большевики уже проводили национализацию, и вот чем тогда это кончилось

Не всё сразу: этапы национализации

Существует стереотип, что большевики национализировали всю частную собственность, как только пришли к власти. На самом деле национализация происходила в несколько этапов: разные отрасли национализировали в разное время.

Первой национализировали землю: Декрет о земле большевики издали буквально на следующий день после прихода к власти, 26 октября (8 ноября по новому стилю) 1917-го. Согласно декрету, земля помещиков (вместе «со всеми их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и принадлежностями») конфисковалась безо всякого выкупа. То же самое касалось церковных и монастырских земель. При этом на землю «рядовых казаков и крестьян» Декрет не распространялся (хотя оказалось, что ненадолго: принятый в 1922 году Земельный кодекс провозглашал полную отмену права частной собственности на землю). Следующими, 14 (27) декабря 1917 года, национализировали банки. За ними — торговый флот (23 января/5 февраля 1918 года), нефтяную промышленность (20 июня 1918 года), и только в конце июня 1918 года большевики добрались до остальной промышленности, национализировав целые отрасли. Тем же летом 1918 года отменили и право частной собственности на недвижимость в городах.

Национализации предприятий предшествовал подготовительный этап. Несколькими месяцами ранее, 14 (27) ноября 1917 года, большевики приняли Положение о рабочем контроле (хотя фактически рабочий контроль на многих предприятиях был установлен задолго до прихода большевиков к власти, еще после Февральской революции). Это означало, что, хотя формально предприятия оставались в собственности прежних владельцев, в управлении ими теперь участвовали и рабочие в лице фабрично-заводских комитетов. Согласно положению, они контролировали и производственную, и финансовую деятельность предприятий, получали доступ к бухгалтерским книгам и складам, влияли на наем и увольнение, а владельцы не имели права им в этом препятствовать или скрывать информацию. Предполагалось, что эта мера позволит рабочим освоить все тонкости функционирования производства, чтобы потом они могли взять управление в свои руки.

В действительности заводские комитеты мало что решали. Они подчинялись вышестоящим инстанциям: Советам рабочего контроля при городских советах, Государственному всероссийскому совету рабочего контроля, а по большому счету — Высшему совету народного хозяйства (ВСНХ). Как бы то ни было, владельцы и прежние управляющие предприятий все больше оттеснялись от руководства. Но совсем обойтись без них пока было нельзя: даже Ленин признавал, что «без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта» не обойтись, а у новых хозяев знаний и опыта в организации производства пока недостаточно.

На этом подготовительном этапе национализация предприятий тоже проводилась, но она еще была адресной: для каждого предприятия — свой декрет о переходе его в собственность государства. В этот период национализация либо касалась оставленных собственниками предприятий, либо применялась в качестве репрессий против непокорных владельцев, которые пытались сопротивляться решениям рабочего контроля (то есть была скорее карательной мерой). Интересно, что в этих первых декретах о национализации еще прописывались формальные причины: например, бегство владельца «в неизвестном направлении», закрытие им предприятия или сообщение о его ликвидации, неподчинение органам рабочего контроля, прекращение финансирования и т. д. Новой власти пока еще нужны были оправдания.

С лета 1918 года национализация стала системной: теперь национализировались не точечные предприятия, а целые отрасли. В итоге к осени 1918 года было национализировано более 9,5 тысячи предприятий, а в первой половине 1919 года национализация крупной промышленности была почти полностью завершена. Дальше пришла очередь средней и мелкой: постановление от 29 ноября 1920 года объявляло о национализации всех промышленных предприятий, «имеющих число рабочих свыше 5 при механическом двигателе или 10 без механического двигателя».

Как проходила национализация

Далеко не все большевики были единодушны относительно всеобщей национализации. В том, что в конечном счете она нужна, сходились все, но по срокам были разногласия: многие считали, что слишком поспешная национализация может стать катастрофой для производства.

Даже Ленин, который поначалу стоял на самых радикальных позициях, уже в начале 1918 года осторожно возражал против слишком поспешной национализации:

«И всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, [...] я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите: вы сумели произ­водство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано».

Поэтому, например, национализацию нефтяной промышленности провели практически за спиной у Ленина. Вождь пролетариата считал, что «эта мера не только не восстановит, но и еще более разрушит нефтяную промышленность», а ведь для бесперебойного снабжения страны топливом отрасль была жизненно важна. Обсуждалась даже возможность привлечь к восстановлению нефтяной промышленности иностранный капитал, предоставив западным странам концессии на добычу нефти.

При этом на местах считали иначе. Бакинские власти (а именно азербайджанские месторождения в Российской империи были главными поставщиками нефти) приняли решение о национализации нефтяной промышленности без согласования с центром. По версии ряда историков, здесь не обошлось без интриг Сталина, который без ведома Ленина направил в Баку телеграмму с сообщением, что центр национализацию согласовал. Эта история хорошо показывает, что в рядах большевиков не было единства на этот счет.

Как национализация происходила на практике? Управление национализированным предприятием брал на себя ВСНХ. На каждое предприятие назначались комиссар (представитель государственной власти) и два директора — административный и технический. Административный директор (их еще называли красными директорами) обычно выбирался из членов партии — зачастую среди рабочих или мастеров этого производства. Техническим же, как правило, назначали «буржуазного специалиста», бывшего главного инженера или управляющего. Эту меру большевики считали компромиссной, понимая, что для эффективного руководства предприятием все-таки недостаточно партбилета — нужны знания и управленческий опыт. Для централизованного управления в рамках ВСНХ появились главки, каждый из которых отвечал за свою отрасль — Главметалл, Главтекстиль и т. д.

При этом, чтобы национализация не парализовала работу производства, в декретах, как правило, прописывалось, что «весь служебный и технический персонал обязан оставаться на местах и исполнять свои обязанности». Предприятия, объявленные национализированными, впредь до специального распоряжения ВСНХ по каждому из них, признавались находящимися «в безвозмездном арендном пользовании прежних владельцев», и это накладывало больше обязанностей, чем прав: бывшие собственники обязаны были отвечать за сохранность и бесперебойную работу фактически уже не принадлежащих им предприятий.

Национализация во всех сферах происходила без выплат каких бы то ни было компенсаций владельцам. С иностранной собственностью было несколько сложнее: поначалу ее тоже национализировали без компенсации, но в начале 1920-х, когда Советская Россия начала устанавливать отношения с западными странами, национализированные предприятия и компенсации за них стали одним из главных предметов торга. Страны, чьи граждане вкладывались в экономику Российской империи, требовали возмещения ущерба. Иногда СССР даже соглашался на уступки в вопросе компенсаций, но фактически эти компенсации мало кто получил.

Ликинская мануфактура — первое национализированное предприятие

Ликинская мануфактура во Владимирской губернии вошла в историю как первое предприятие, национализированное большевиками. Мануфактуру в середине XIX века основал крестьянин-старообрядец Василий Смирнов. На момент национализации производством управляли его внуки Василий и Сергей. В то время Ликинская мануфактура была крупным комбинированным предприятием с бумагопрядильной, ткацкой и красильной фабриками, на которых работало почти 4 тысячи человек. Смирновы старались заботиться об уровне жизни своих рабочих: выделяли средства для постройки образцовых рабочих казарм (с водопроводом, канализацией, электричеством и даже телефоном), бань, больниц и школ, которые содержали за свой счет.

Во второй половине 1917 года Сергей Смирнов решил закрыть производство: для продолжения работы не хватало сырья и средств. Но рабочие мануфактуры посчитали, что фабрикант намеренно саботирует производство, и пожаловались на него новым властям. В итоге уже 17 ноября 1917 года, задолго до основной волны национализации, Ленин лично подписал декрет о национализации Ликинской мануфактуры (но с условием «денег у правительства не просить: их нет»).

Хотя Ликинскую мануфактуру национализировали якобы для того, чтобы предотвратить закрытие (и хотя через месяц после национализации остановленная фабрика действительно заработала), дела на ней шли далеко не так гладко, как впоследствии писали советские источники. В 1919–1920 годах фабрика не раз останавливалась из-за отсутствия сырья и топлива, а в июне 1923 года Ликинскую мануфактуру закрыли из-за убыточности. Позже, правда, открыли снова.

Сергей Смирнов, на момент революции входивший в состав Временного правительства, после прихода большевиков к власти был арестован в Зимнем дворце, некоторое время просидел в Петропавловской крепости, а в начале 1918 года эмигрировал в Берлин, где возглавил Общество помощи русским гражданам в Берлине.

Товарищество «Абрикосов и сыновья»

Кондитерская империя Абрикосовых началась в 1804 году с небольшой семейной мастерской, открытой бывшим крепостным (Абрикосов — псевдоним, взятый в честь абрикосовой пастилы, в то время самого популярного продукта кондитерской). На момент революции товарищество «Абрикосов и сыновья» входило в тройку крупнейших российских кондитерских предприятий и носило титул поставщика Двора Его Императорского Величества. К началу XX века в штате товарищества трудилось 2 тысячи человек, а годовой оборот в 1913 году составлял почти 4 млн рублей. Вокруг производств была развернута огромная инфраструктура: сеть фирменных розничных магазинов по всей стране, оптовые склады, сахарный завод, лаборатории, общежития, столовые и больницы для рабочих.

Ассортимент компании составлял 230 наименований сладостей: мармелад, зефиры, марципаны, пряники, карамель, печенье, пастила, варенье, коробки с конфетами «ассорти», шоколадные фигурки и даже прообразы «киндер-сюрпризов». Особенно славились Абрикосовы своими глазированными фруктами, которых до них в России никто не производил. Для того чтобы разработать и отточить технологию глазирования фруктов, Абрикосовы даже открыли специальную лабораторию, которой руководил эксперт из Франции.

11 ноября 1918 года активы товарищества были национализированы. Главное производство Абрикосовых, московскую фабрику, переименовали в «Государственную кондитерскую фабрику № 2» (в 1922 году ей присвоили имя революционера Петра Бабаева). Бывших владельцев отстранили от управления, но некоторое время они оставались на технических должностях. Новые хозяева еще долго пользовались репутацией старого бренда: на этикетках всех изделий после слов «Фабрика им. рабочего П. А. Бабаева» неизменно значилось «быв. Абрикосова».

В первые после национализации годы дела на фабрике шли из рук вон плохо. В результате в сентябре 1921 года ее сдали в аренду в частные руки, и производство сразу наладилось: фабрика снова производила конфеты, печенье, пирожные, монпансье и карамель. Но в 1923 году фабрику отобрали и у арендаторов (просто не продлив им аренду) и передали в ведение Моссельпрома.

В 1928 году в лучших традициях плановой экономики власти приняли довольно сомнительное решение специализировать все московские кондитерские фабрики по ассортименту: где-то выпускать только шоколад, где-то — только печенье. Абрикосовской (Бабаевской) фабрике достались карамельки. Производство других сладостей, которыми она когда-то так славилась, на фабрике полностью прекратилось, оборудование и специалисты были направлены на другие предприятия; уникальные технологии глазирования фруктов были забыты, как и 230 наименований продукции. Почти два десятилетия фабрика выпускала только карамель. Шоколад, которым она прославилась позже, на ней начали производить лишь после войны — когда в СССР прибыло вывезенное из Германии оборудование.

Что касается семьи Абрикосовых, их пути после национализации разошлись. Кто-то уехал в Париж, кто-то остался в СССР. Внук основателя Товарищества, профессор Алексей Абрикосов, в 1924 году проводил вскрытие и бальзамирование Ленина.

Завод Русского акционерного общества «Л. М. Эриксон и Ко»

Шведская компания «Эриксон» вышла на российский рынок в 1881 году, когда ее основатель Ларс Магнус Эрикссон получил в Петербурге заказ на изготовление небольшой партии телефонов: в это время в Российской империи только начинали строить первые телефонные сети. Сначала Эрикссон открыл в Петербурге сравнительно небольшое производство. Но бизнес шел в гору, компания регулярно получала госзаказы, и в итоге в 1900 году компания построила и запустила на Большом Сампсониевском проспекте огромную суперсовременную фабрику — первую зарубежную фабрику «Эриксон». В 1917 году на ней работали 3,5 тысячи человек — в два раза больше, чем на головном предприятии в Стокгольме.

После революции во главе производства по-прежнему остался прежний директор, талантливый инженер и преподаватель Электротехнического института Лев Шпергазе. Остался он на своем посту и после национализации, которая произошла позже, чем на других крупных предприятиях, — в 1919 году. Так как электротехническая промышленность для советской власти была жизненно необходима, судьба предприятия после национализации сложилась неплохо. В октябре 1920 года Ленин подписал постановление о мерах к восстановлению электротехнической промышленности, где были перечислены предприятия, подлежащие первоочередному восстановлению. Завод «Эриксон» оказался в их числе.

Эриксоновский завод (теперь «Красная заря») стал головным предприятием в своей области. Он не только возобновил производство прежней продукции (в 1928 году он производил 75% телефонной продукции СССР), но и начал выпускать автоматические телефонные станции (АТС). Одновременно завод довольно быстро наладил сотрудничество со своими бывшими владельцами, компанией «Л. М. Эрикссон» — не без участия Льва Шпергазе, у которого сохранились личные контакты с руководством. Именно шведы в середине 1920-х помогли реконструировать свой бывший завод, предоставили техническую документацию для производства АТС и даже обучали советских специалистов на своих предприятиях.

Лев Иванович Шпергазе руководил заводом до ноября 1925 года, когда ему пришлось оставить пост по состоянию здоровья. В 1926 году он возглавил организационный подотдел Гипромеза (Государственного института проектирования новых металлических заводов) и занимал эту должность до самой смерти в 1927 году. Он не дожил до начала «большого террора», жертвами которого стали и его сын (Лев Львович Шпергазе был репрессирован в 1934 году), и оба директора, сменивших Льва Ивановича на бывшем заводе «Эриксон» (были расстреляны в 1937–1938 годах).

Товарищество «Шустов и сыновья»

Товарищество «Шустов и сыновья» было одним из крупнейших в Российской империи производителей алкоголя. К началу Первой мировой войны Шустовы контролировали 30% рынка алкоголя страны, товарищество носило звание поставщика императорского двора и владело семью винными заводами. Самым знаменитым их продуктом был коньяк (Шустовы приложили очень много маркетинговых усилий, чтобы соотечественники перестали считать их коньяк «вторым сортом» по сравнению с французским).

Уже в марте 1918 года шустовские производства национализировали. Распорядились ими довольно странно: так, от московского завода, теперь называвшегося «Фосген», потребовали наладить выпуск сначала синтетического авиационного топлива (эта идея провалилась), а потом и спирта (в 1925 году такое производство на заводе действительно было налажено). Не лучше обстояли дела и на самом знаменитом заводе Шустовых, эриваньском, который национализировали власти только что образованной Республики Армении. Производство высококачественного коньяка, когда-то соперничавшего с французским, полностью остановилось: не было ни сырья, ни горючего.

На момент Февральской революции бизнесом управляли сыновья основателя. На перемены они отреагировали по-разному. Василий Шустов, по всей видимости, первым осознавший опасность смутного времени, еще в сентябре 1917 года через Химический комитет при Главном артиллерийском управлении выхлопотал себе разрешение на выезд в США якобы для закупки оборудования, откуда уже не вернулся.

Остальные братья попробовали побороться за свои владения — они были одними из немногих собственников национализированных предприятий, пытавшихся оспорить отъем имущества. Шустовы сконцентрировали усилия на эриваньском заводе, видимо, полагая, что с властями Армении договориться будет проще, чем с большевиками в Москве. Павел и Александр Шустовы добились встречи с членами правительства республики и попытались доказать, что завод национализирован незаконно: согласно новым законам Армении, национализации подлежали только те предприятия, где хозяева либо обвиняются в действиях, наносящих вред государству, либо отсутствуют вовсе. Но отдавать ценное производство власти Армении не пожелали, и Шустовы уехали из столицы республики ни с чем.

После того как все их активы были отняты, Павел и Сергей Шустовы остались в стране. Павел Николаевич служил кассиром на «Фосгене», бывшем своем московском производстве, Сергей Николаевич работал в Центросоюзе; в 1927 году он издал справочник «Виноградные вина, коньяки, водки и минеральные воды». Что до эриваньского завода, то он стал основным предприятием винно-коньячного треста «Арарат».

Мебельная фабрика «Мюр и Мерилиз»

Если предприятия, работавшие в важных для большевиков отраслях, после национализации поддерживались и развивались (пусть и не всегда эффективно), то производствам, выпускавшим что-то не жизненно необходимое (не говоря уже о предметах роскоши), пришлось особенно тяжело.

Торговый дом «Мюр и Мерилиз» в 1857 году основали в России двое шотландцев — Арчибальд Мерилиз и Эндрю Мюр. Изначально компания занималась продажей галантереи, но позже к этому прибавилось производство мебели. К 1914 году «Мюр и Мерилиз» владели в Москве гигантским (80 отделов и 3 тысячи служащих) универмагом на Театральной площади и мебельной фабрикой на Малой Грузинской улице. Фабрика производила дорогую мебель (которую закупал в том числе императорский двор) и другие предметы роскоши — наборный паркет, дизайнерские обои и переплеты книг.

В 1918 году и фабрика, и универмаг были национализированы. И если универмаг позже все-таки использовали по назначению — в здании открылся сначала универмаг «Мосторг», а потом ЦУМ, то производство уникальной мебели было закрыто. Здание мебельной фабрики отдали авиационному заводу «Пропеллер» и переоборудовали под выпуск винтов для самолетов.

К моменту революции основатели «Мюр и Мерилиз» давно умерли, а компанией управлял Филип Уолтер — человек, при котором она достигла пика своего коммерческого успеха (и мебельную фабрику, и новый огромный универмаг построил именно он). После национализации Уолтер был уволен и через год, в 1919-м, умер в нищете. Рассказывали, что в последние месяцы ему приходилось столоваться у своих бывших работников.

Завод мануфактурной компании «Зингер»

Швейные машины американской компании «Зингер» завоевали российский рынок еще в XIX веке. Была лишь одна проблема: доставлять продукцию из США в Россию было очень дорого и долго. Сложность логистики сказывалась на розничной цене, а на российский рынок начинали заходить конкурирующие фирмы с более низкими ценами.

Поэтому руководство компании решило, что выгоднее будет открыть в Российской империи собственное производство. В 1902 году был запущен завод в Подольске, который должен был снабжать швейными машинами не только российский рынок, но и Турцию, балканские страны и Китай. К 1914 году подольский завод производил 675 тысяч машин в год и почти сравнялся по объемам выпускаемой продукции с американским производством. Во время Первой мировой войны он был частично перепрофилирован на производство боеприпасов.

В ноябре 1918 года подольский завод «Зингер» национализировали. При этом производство швейных машин смогли восстановить только через пять лет — в 1923 году, хотя объемы были несопоставимы: в 1924 году выпустили всего 60 тысяч машин — в десять раз меньше, чем в последний довоенный год.

Но если прежние количественные показатели в 1930-х все же удалось догнать, то технологически завод очень долго оставался в той же точке, где его застала национализация. Пока на Западе компания «Зингер» постоянно модернизировала свои производства и выпускала все более современные модели, машины Подольского механического завода по-прежнему были близнецами довоенных «Зингеров». Реконструкция произошла только после Второй мировой войны — за счет оборудования, вывезенного с завода «Зингер» в Виттенберге.

Последние полтора года в провластных СМИ с завидной регулярностью появляются статьи про большевистскую национализацию, где она подается как абсолютно справедливое и экономически целесообразное решение. Но даже если отбросить вопрос справедливости, советская национализация редко оборачивалась для производств успехом и процветанием. Гораздо чаще случалось наоборот, когда процветающее предприятие в условиях неумелого управления и плановой экономики либо закрывалось, либо сильно проседало в ассортименте и качестве.

Вернее, это был вопрос приоритетов. В значимые для новой власти производства (например, во все, что так или иначе связано с оборонным комплексом) она готова была вкладываться. С теми, кто производил «предметы роскоши» и «излишества» — а по большевистским меркам в эти категории попадала огромная часть потребительских товаров, — власти особенно не церемонились.