Мнения
Полномасштабное вторжение российских войск в Украину продолжается уже седьмые сутки. Его сценарий хоть и проговаривался, но не считался вероятным: аналитики недооценили внутренние факторы, которые толкали Путина на внешнюю агрессию, считает политолог Павел Лузин. Путин рассчитывал «перезагрузить» внутреннюю политическую систему, ошибочно исключив из расчетов, что Запад консолидируется перед лицом угрозы.
Прошло шесть дней после нападения России на Украину. Мы не можем даже предполагать, какой будет эта война еще через шесть суток или через шесть недель, и когда и как она закончится. Те переговоры, которые 28 февраля прошли на белорусской территории, не вселяют особого оптимизма, поскольку сопровождались артиллерийскими и ракетными обстрелами украинских городов и повсеместными боями. Кроме того, у российской делегации во главе с бывшим министром культуры Владимиром Мединским вряд ли есть какие-нибудь серьезные переговорные полномочия. Тем не менее, необходимо продолжать попытки осмысления и сведения воедино картины происходящего, а главное — понимания его базовых причин.
Внешняя агрессия по внутренним причинам
Многие, включая автора этих строк, до последнего не считали вероятным радикальный сценарий. Почему? Во-первых, из-за внешнеполитических соображений. Среди них: отсутствие какой бы то ни было объективной угрозы, исходящей от Украины; отсутствие возможности выиграть такую войну политически; потенциальная реакция мирового сообщества, которая неизбежно приведет к тяжелейшим последствиям для уязвимой и хрупкой российской экономики и отдельных ее секторов вроде военной промышленности (и это реализовалось полностью).
Кроме того, своим жестким торгом Кремль, казалось, вот-вот откроет перспективу новых переговоров по контролю вооружений с США и НАТО. Также было понятно, что агрессия окончательно разрушит основы российской внешней политики предыдущих десятилетий. В качестве одного из ярчайших примеров здесь можно привести сферу нераспространения ядерного оружия и ракетных технологий, которая и так сильно пострадала в результате аннексии Крыма в 2014 году и нарушения обязательств Будапештского меморандума 1994 года.
Во-вторых, во внимание принималась объективная реальность украинского общества и Украины в целом. Это 40-миллионная урбанизированная страна с дееспособными институтами гражданского общества и государственной власти и регулярными и имеющими боевой опыт вооруженными силами. До сих пор ни у кого не было опыта ведения войны против такой страны, к тому же практически в одиночестве. Да и опыт проекта «Новороссия» в 2014 году показал, что расчет российской власти на наличие внутреннего раскола в украинском обществе фатально ошибочен. Именно поэтому сценарий полномасштабного вторжения хоть и проговаривался иногда, но как почти невероятный.
Сценарий полномасштабного вторжения проговаривался иногда, но как почти невероятный
Но ошибкой было не принимать во внимание внутрироссийскую ситуацию. Хотя еще в 2016 году было ясно, что в случае угрозы своему политическому и экономическому выживанию Кремль может совершить скачок в сторону внешнего радикализма. Правда, тогда рассматривался сценарий так называемой «балтийской операции» — прямого и скоротечного столкновения с НАТО в странах Балтии с целью разгрома передовых сил альянса под предлогом угрозы российской безопасности. И поскольку не все государства-члены, как тогда казалось, были бы способны выступить единым фронтом и встать на защиту своих союзников, это бы привело к разрушению трансатлантического единства.
«Балтийская операция» должна была занять несколько дней и завершиться выходом российских войск обратно на свою территорию до момента вступления в бой польских, американских, британских и других сил и до момента необратимого усугубления партизанской войны. После этого созывалась бы мирная конференция, где Кремль выторговывал бы приемлемые условия существования в новом мире. Стоит отметить, что в том наброске не принималась во внимание возможная ставка Москвы на русскоязычных граждан Эстонии и Латвии, так как любые усилия по перекройке границ означали бы лишь усугубление российских внешнеполитических позиций в условиях конфликта.
Пять с половиной лет спустя аналитические контуры этого сценария вдруг проявились в менее рискованной, как, вероятно, поначалу полагали в Кремле, войне против Украины. Скоротечная — судя по всему, двухдневная — война должна была завершиться малой кровью и свержением действующей власти с последующим «волеизъявлением» якобы лояльных России людей на занятых российской армией и национальной гвардией территориях. После этого, возможно, кто-то мог предполагать и проведение большой международной конференции о будущем другой части Украины и о европейской безопасности в целом. Разумеется, при условии, что ни Запад, ни весь остальной мир не смогли бы консолидироваться против Кремля, а в самом Кремле такую консолидацию явно полностью исключили из расчетов.
И как минимум, одним из важнейших факторов в нынешней радикализации российской власти является разбалансировка политико-экономической системы, о которой также неоднократно говорилось (и тут поразительна перекличка с тем, как историк Адам Туз описывает Германию накануне Второй мировой). Применительно к военной сфере здесь можно обозначить:
- влияние введенных с 2014 года санкций, ограничивших развитие военной промышленности;
- потребность в серьезном увеличении общих военных расходов в перспективе ближайших лет;
- достижение пределов развития вооруженных сил в рамках существующей российской политической системы и имеющихся организационных и материальных ресурсов;
- растущая сложность согласования интересов в рамках российского «административного рынка», ведущая к потере управляемости.
Российская система зашла в тупик уже к 2020 году, а попыткой придать системе драйв, перезагрузить ее стало обновление Конституции, которое в условиях все того же «административного рынка» превратилось в фарс и которое встретило глухой протест даже в армии. И до сих пор так и не принят ряд законов, призванных ввести эту Конституцию в работу, например, закон о местном самоуправлении. На этом фоне негативную роль сыграла и борьба с пандемией, которая в своей бюрократической бестолковости еще больше разбалансировала систему. Например, дыра в региональных бюджетах по итогам 2020 года превысила 4 трлн рублей, полностью заткнуть ее у центра не получилось.
Обновление Конституции было попыткой перезагрузить зашедшую в тупик систему, но превратилось в фарс
Все это тоже было на виду и анализировалось, но в сценарий нынешней моральной, внешнеполитической и экономической катастрофы никак не складывалось. Однако в новых условиях российская политическая элита как раз и могла почувствовать угрозу своему коллективному политическому и экономическому выживанию. И если реальная подготовка к войне против Украины должна была начаться не позднее лета–осени 2020 года, то тогда внутри элиты развернулась подспудная идеологическая дискуссия, вырвавшаяся в публичное поле с начала 2021 года.
Тут можно вспомнить и богемные манифесты о «потерянной Европе», и параноидальные опусы министерских советников о «ментальной войне», и пространные путинские и сурковские экскурсы в области истории и психоделической политической метафизики. Итогом стало то, что российская система так и не смогла ни перезагрузиться, ни прийти к консенсусу внутри себя и превратилась в агрессивного мирового радикала, параллельно переживая катастрофическую внутреннюю трансформацию.
Логика «фазового перехода»
Очень важно понимать, что выступления Путина относительно Украины и войны с ней, конечно, могут быть его личным бредом и сумасшествием, но тогда это коллективный бред и коллективное сумасшествие, потому что его взгляды явно находят отклик в российской политической элите. И, в общем-то, здесь можно было бы сослаться на Мишеля Фуко или Вадима Руднева. Однако это не дает достаточного понимания движущих механизмов происходящего.
Ключом к понимаю здесь могут служить корпоративистский характер российской элиты и набиравшая все последние годы силу ритуальность власти. Сегодня единственной корпорацией, от лица которой выступает Путин, является ФСБ, действующие и бывшие сотрудники которой играют ведущие роли в различных ведомствах и флагманах экономики. И какими бы безумными ни казались нам слова российского президента, эти же слова, этот язык и образ мысли характерны почти для любого офицера любого регионального управления этого ведомства.
Сегодня единственной корпорацией, от лица которой выступает Путин, является ФСБ
И здесь уже заканчивается рациональность и начинаются представления об особой исторической миссии, о метафизике отношений народа и власти и т.д. Но только такая идейная конструкция позволяет представителям корпорации объяснять, оправдывать и сохранять свое место в российской политической иерархии. В свою очередь, ритуальность должна была и нынешнюю войну превратить в своеобразный ритуал, сплачивающий элиту, а также обеспечивающий абсолютную монополию на политическую и экономическую власть со стороны тех, кто имеет свои особые воззрения и на способ перезапуска системы, и на то, какой должна быть Россия будущего.
И несмотря на то, что чудовищные последствия этой войны означают фактическую деглобализацию России, идея такой деглобализации изначально характерна именно для тех, кто сегодня составляет ядро поддержки Путина и кто уже приступил к переделу власти и активов. Проблема в том, что международные санкции означают стремительное сокращение того, что для передела еще доступно. Поэтому российский внешнеполитический радикализм почти неизбежно уже поднимает волну внутриполитического радикализма элиты, который может быть усугублен тяжелейшим военным поражением. И куда будет направлен основной вектор этого радикализма — на борьбу с оппонентами и конкурентами внутри элиты или на российское общество в целом, сегодня сказать невозможно.