Мнения
В этот день 20 лет назад Ельцин в своем телеобращении назвал Путина своим преемником на посту президента. The Insider попросил нескольких экспертов порассуждать о том, какой бы сегодня была страна, если бы преемником стал кто-то иной. В этой колонке — мнение Владимира Милова.Также читайте мнения Владислава Иноземцева, Леонида Радзиховского и Михаила Крутихина
20-летняя годовщина назначения Владимира Путина фактическим преемником Бориса Ельцина неизбежно станет поводом для бурной дискуссии о том, была ли у России историческая альтернатива. Популярно мнение, что все дело якобы в «ошибке» Ельцина — и если бы Россию в 2000 году возглавил президент-демократ, то все было бы хорошо и мы вместо сползания к тупиковой версии авторитаризма двинулись бы по пути трансформации в современную демократическую страну.
Версия эта не праздная: например, автор этих строк не раз обсуждал с Борисом Немцовым (которого Ельцин некогда рассматривал как возможного преемника) сценарий, по которому Немцов согласился бы на переезд в Москву для работы в правительстве не в 1997 году, когда до 2000-го оставалось три года, а в 1999-м. Он не успел бы растерять в столице свой политический капитал. Напротив, его популярность как нижегородского губернатора, который успешно провел свой регион через кризис, к 1999-му могла вырасти. Борис в разговорах со мной соглашался с тем, что такой вариант хода событий был возможен.
Немцов не успел бы растерять в столице свой политический капитал. Напротив, его популярность как нижегородского губернатора к 1999-му могла вырасти
Вместе с тем простая цепь рассуждений показывает, что дело вовсе не в том, что Ельцин выбрал конкретную кандидатуру преемника. Ситуация гораздо сложнее. С самого начала перестройки и реформ над Россией нависала грозная тень номенклатурно-авторитарного реванша — и противостоять этой угрозе было бы трудно даже самому наидемократичнейшему президенту. Гораздо большей проблемой была не личность преемника, а пассивность общества, которое в 2000-е охотно устранилось от защиты своих политических и гражданских прав, поддавшись соблазну переложить всю ответственность за свою судьбу на плечи подвернувшегося «решалы» — который вместе с ответственностью легко забрал и права.
Большинство экспертов, анализирующих причины сползания России в авторитаризм при Путине, как правило, допускают одну грубую методологическую ошибку: они почему-то считают, что движение России по пути демократических преобразований было нормой, но на определенном этапе в том процессе что-то сломалось и страна отклонилась от предначертанного магистрального исторического пути. Начинается посыпание головы пеплом, поиск истоков авторитаризма — то в стрельбе из танков по Белому дому в 1993-м, то в выборах 1996 года, то в чем-то еще.
На деле все обстоит противоположным образом. Простой взгляд на опыт постсоветского — и даже всего посткоммунистического — пространства после краха советского блока и СССР дает понять, что авторитарная реставрация не просто не была исключением — наоборот, как раз именно она была нормой. К авторитаризму или полуавторитаризму в той или иной период скатились почти все республики бывшего СССР. Исключений совсем немного, и они сопряжены со значительными искажениями — прежде всего со вступлением ряда стран в Евросоюз, предъявлявший жесткие требования по части поддержания гражданских свобод и развитых демократических институтов. Но и тут есть проблемы: как мы видим на примерах сегодняшних Польши и особенно Венгрии, возврата к «сильному лидеру», однопартийной системе и по крайней мере частичного демонтажа демократических сдержек и противовесов не удалось избежать даже ряду крупнейших посткоммунистических стран — членов ЕС.
Как мы видим на примерах Польши и особенно Венгрии, возврата к «сильному лидеру» не удалось избежать даже ряду крупнейших посткоммунистических стран — членов ЕС
Почему в бывших коммунистических странах случаются авторитарные реставрации? Все просто — здесь огромный дисбаланс между алчными номенклатурными элитами, на которые работают информационная асимметрия и политический вес, и неопытным населением, не привыкшим к тяжелому труду ежедневного участия в демократическом управлении своей страной. Население без достаточного демократического опыта тяготится ответственностью, которую накладывает на людей участие в политике — они быстро устают от непривычного «демократического хаоса». Этой усталостью пользуются хищные элиты, предлагающие людям простые решения — поддержать однопартийную систему и «сильного лидера» для наведения «порядка». Мы наблюдаем такие тенденции вовсе не только в посткоммунистических странах, но и во вполне развитых западных демократиях, у которых, правда, в силу большего исторического опыта сопротивляемость населения таким примитивным попыткам захвата власти выше. Тем не менее подобные попытки в развитом мире получили широкое распространение и даже удостоились академического термина «нелиберальные демократии» (что по сути означает все ту же однопартийную систему в привычном нам понимании). Ну а уж постсоветское пространство, в силу отсутствия у населения демократического опыта и понятного стресса от реформ, пало легкой жертвой алчных элит. Нам любят приводить в пример сопротивляющихся Украину или Грузию, но даже они не избежали тех или иных форм захвата власти антидемократическими элитами (периоды Шеварднадзе, Кучмы, Януковича). Более того, как мы видим на примерах Трампа, Brexit , Сальвини, Ле Пен, Орбана, Эрдогана, Россия в 2000-е продемонстрировала не какую-то девиантную форму политического поведения, а, вероятно, стала предвестником нового глобального тренда на реванш политического эгоизма и традиционализма в противовес правовому демократическому миропорядку.
Россия в 2000-е продемонстрировала не девиантную форму политического поведения, а стала предвестником нового глобального тренда
Для такого реванша, как теперь видно, было несколько предпосылок:
1. Ушли в прошлое память о Второй мировой войне и холодной войне между СССР и США — и у многих политиков в мире притупилось чувство опасности эгоистической модели поведения в духе 1930-х годов;
2. Эйфория от падения коммунистического блока сменилась усталостью от реформ в бывших коммунистических странах и усталостью от возни с восточноевропейцами в странах традиционного Запада;
3. Новых вызовов подбросила глобализация, с ее беспрецедентными миграционными потоками и открытым конфликтом цивилизаций в виде роста террористической угрозы;
4. Сохраняющийся авторитарный мир пережил шок 1989 года (Китай) и длительное падение цен на нефть (страны Ближнего Востока) и перешел в очевидное политическое и культурное контрнаступление, щедро финансируемое доходами от экономического подъема и роста цен на сырье.
Путин оказался не одинок, у него появились мощные союзники с общими целями — оборона авторитарного интернационала от наступления демократии. На этом фоне путинский авторитаризм больше не смотрится изгоем и историческим недоразумением, каковым он мог выглядеть в нулевые. Мир изменился, и теперь демократия отступает (Freedom House констатирует падение уровня свободы в мире 13-й год подряд), а Путин, как оказалось, оседлал глобальный тренд. Поэтому рассуждения о том, что в России Путина произошло что-то аномальное, — это ошибка. Об этом свидетельствует и наш собственный политический опыт последних 30 лет. Еще со времен перестройки номенклатурные элиты постоянно предпринимали попытки свернуть в России демократический эксперимент. В 1989–1991 годах это пытался сделать Горбачев, который, устав от перестройки, выступил на декабрьском пленуме ЦК 1989 года с гневной речью про «так называемых демократов», после чего ввел на руководящие посты всех тех самых консерваторов из ГКЧП, которые в августе 1991-го попытались его свергнуть, поставил цензора Леонида Кравченко на Гостелерадио, с телевидения исчезла большая часть независимых передач и ведущих, а в 1991-м последовали кровавые события в Вильнюсе и Риге. Сейчас это мало кто помнит, но в июне 1991 года горбачевский премьер Валентин Павлов, будущий член ГКЧП, выступал в союзном парламенте с требованием «особых полномочий», а в Москве уже в тот момент зачем-то появились войска — и это было за два месяца до августовского путча.
Еще со времен перестройки номенклатурные элиты постоянно предпринимали попытки свернуть в России демократический эксперимент
За этим последовал 1993 год, где сторонники Верховного совета вовсе не пытались установить в стране парламентскую демократию — почитайте их газеты того времени, — а многие лидеры тогдашнего сопротивления Ельцину сейчас открыто восхваляют военные режимы типа ДНР/ЛНР (это примерно то, что они тогда хотели установить в России и не скрывали этого). В 1996-м за власть боролись фактически три разные группы номенклатуры — компартия во главе с Зюгановым (также не скрывавшая, что хочет вернуть советские порядки), группировка Коржакова-Барсукова-Сосковца, открыто уговаривавшая Ельцина отменить выборы и ввести диктатуру, и «олигархическая партия», которая в итоге победила, и, хотя демократические свободы демонтировать до поры до времени не стала, тем не менее использовала власть для вполне предметного разграбления страны. Основным противовесом «олигархической партии» к концу 1990-х стала не менее неприятная номенклатурная коалиция из Лужкова, Шаймиева, Рахимова и прочих — достаточно было взглянуть, как эти деятели зачистили оппозицию, свободную прессу и местное самоуправление в регионах, чтобы понять, какую модель управления они хотели предложить стране.
Таким образом, к 2000 году основными политическими силами в стране были две соперничающие по форме, но одинаковые по сути номенклатурные группировки: одна представляла федеральную олигархию, а другая — региональные. В принципе конкуренция между ними позволяла сохранять хотя бы относительные политические свободы в стране (перефразируя Дмитрия Медведева про свободу и несвободу — конкуренция лучше, чем монополия). Но проблема в том, что как только с политической сцены ушел Борис Ельцин (как бы к нему ни относились, в 1990-е реально гарантировавший сохранение в стране свободной прессы и политической конкуренции), то эти две группировки тут же слились — в 2001 году на базе недавно соперничавших «Единства» и «Отечества» была создана супермонополия «Единая Россия». Честно говоря, я считаю это слияние, во-первых, органическим (оно рано или поздно должно было произойти в силу общности целей хищной номенклатуры — выгоды от слияния перевешивали личные разногласия), а во-вторых, более важным политическим событием в истории России, чем выбор Ельциным преемника в 1999 году. Уже через два года после слияния, в 2003 году, новая политическая монополия получила «конституционное большинство» в парламенте (чего следовало ожидать по результатам такого мощного слияния), после чего, собственно, и произошел формальный демонтаж основных гражданских и политических прав и свобод.
И тут мы возвращаемся к моей дискуссии с Немцовым. Я его прямо спрашивал: «Борис, а вот что бы ты делал, если бы Ельцин избрал тебя преемником, но в парламенте сформировалась такая коалиция номенклатуры, противостоявшая реформам и выдвинувшая тебе в противовес „сильного лидера“, „крепкого хозяйственника“, который обещал бы „твердой рукой навести порядок“?» Ведь даже многие «прогрессивные олигархи», выступавшие вроде бы за западный путь развития, не скрывали своих симпатий к идее «авторитарной модернизации» — прижать демократические свободы на момент реализации некоей новой волны рыночных реформ.
Не было ответа на этот вопрос. В начале 2000-х в России не было значимых политических сил, которые способны были бы эффективно противостоять номенклатурному захвату власти. «Реформаторская» партия СПС дискредитировала себя связями с олигархией, «интеллигентское» «Яблоко» — неконструктивным, изоляционистским имиджем. Остальные с головой окунулись в дележку номенклатурного пирога. Но самое главное, наш народ в целом устранился от участия в политике: последним общественно значимым выступлением против свертывания демократических свобод был, наверное, митинг в защиту НТВ в апреле 2001 года, который тоже получился не особо массовым и скорее был акцией отчаяния, а не политической мобилизацией. Следующие значимые выступления протеста, «марши несогласных», случились уже в 2007–2008 годах. В середине 2000-х население попросту забыло о защите своих политических прав, наслаждаясь плодами экономического роста. Никакой «партии в защиту демократии» в обществе не было, и запроса на нее в общем не было — вместо него на первый план вышли личное благополучие и запрос на «порядок».
Спас бы ситуацию президент-демократ, если бы стал преемником Ельцина вместо Путина? Возможно, на какое-то время да. Но высокая вероятность номенклатурного реванша на фоне усталости от реформ и запроса на «порядок» и «сильную руку» никуда бы не делась. Тем более, как мы только что выяснили, это оказалось частью нового глобального тренда, а не некоей исторической аномалией.
Вывод отсюда прост: все в наших руках. Основную роль в установлении в России такого режима, который мы имеем сегодня, сыграла пассивность граждан в отстаивании своих прав и свобод, готовность купиться на сказки о «порядке» и «сильной руке». А демократия — такая штука, за которую надо ежедневно бороться, и нет никаких гарантий, что завтра у вас ее не отнимут, даже если вы в Евросоюзе (спросите венгров, например). Россияне медленно, но верно начинают понимать, что произошло: 11 лет без экономического роста и безо всякой перспективы не могут не взять свое. Наши граждане платят большую цену за ложное понимание «порядка» — обратной стороной красивой сказки о путинском «порядке» становится утрата всякой надежды на личное благополучие и процветание, пока сохраняется нынешняя система.
Демократия — такая штука, за которую надо ежедневно бороться, и нет никаких гарантий, что завтра у вас ее не отнимут, даже если вы в Евросоюзе (спросите венгров, например)
Но ошибаются те, кто думает, что из-за экономических трудностей путинский режим «рухнет» и им свалится в руки право управлять страной. У номенклатуры в руках много инструментов выживания, самосохранения, мимикрии и трансформации. И мы сможем превратить Россию в нормальную современную демократическую страну, свободную от власти номенклатурной мафии, с конкурентной политикой и гарантиями долголетия свобод и институтов, только в одном случае — если активное политическое участие станет ежедневной нормой поведения для миллионов современных, нацеленных на прогресс россиян. Если такое участие не станет нормой, то ничего и не будет, с Путиным или без. И в этом главный политический урок последних 20 лет.